Скамейка у фонтана в сквере — место святое. На ней обычно сидит пенсионер Валерий Аркадьевич, в прошлом инженер, ныне — знаток голубей и утренних газет. Я присаживался рядом иногда, с кофе из ларька, чтобы перевести дух между собеседованиями и жизнью.
И вот, в понедельник, к половине десятого, Валерий Аркадьевич сидел как обычно, и я — как обычно — сел рядом. Мы обсуждали, кто виноват в дороговизне молока, и вдруг прямо на нас навалилась тень. Огромная. Пахнущая как склад специями. Перед нами стоял мужчина лет сорока, в спортивном костюме, но не спортивный — скорее потный. В руках у него был пакет из «Магнита», а в глазах — вызов.
— Свободно, — сказал он.
— Простите? — не понял Валерий Аркадьевич.
— Я тут каждый день сижу, место моё, — сказал гость без малейшей тени сомнения.
— Это общественная скамейка, — вмешался я.
— Ты кто такой вообще? Россия — большая страна, а место не можешь уступить?
Он стоял над нами, раскачиваясь, как маятник, и понемногу повышал голос. Мимо проходили мамочки с колясками, старушки — и ускоряли шаг. Он вдруг пнул голубя. Просто взял и пнул. Я даже не знал, что у меня может так защемить в груди от птицы.
— Вам плохо? — спросил я, вставая.
— Плохо будет тебе! — сказал он и кинул пакет на скамейку.
Пакет, к слову, лопнул. Оттуда вывалились банки пива, кусок хлеба и нечто вонючее в фольге. Он сел, закурил, глядя нам в глаза.
Валерий Аркадьевич молчал, как разведчик. Мы отошли. Через 10 минут он начал орать на ребёнка, который брызгался в фонтане. Потом на собаку. Потом на дворника. Через двадцать приехала полиция.
— Я гражданин! — кричал он. — У меня права! Я требую адвоката!
Адвокат ему, к счастью, не понадобился — просто увезли. Скамейку потом отмывали. А Валерий Аркадьевич сказал:
— Вот раньше у нас в районе, если человек без рубашки матерится с утра — его лечили. А теперь ему права раздают.
Иногда я думаю: а может, это мы всё выдумали? Может, на скамейке никого и не было, и голубь цел, и не пахло уксусом вперемешку с аммиаком?
Но потом вижу царапины на дереве, бумажку от «Туборга» под ногами — и понимаю: не придумали. Просто живём теперь в таком городе, где хамство называется «позиция», а угроза — «мнение».
Мы ведь, как дураки, всё ещё верим в разговор. Верим, что можно спокойно объяснить, разложить по полочкам. А вместо диалога — крик. Вместо извинений — агрессия. Словно ты каждый день не на работу выходишь, а в суд Кафки, где обвинение давно написано, только фамилию впиши.
И смешное в том, что уехать уже никуда нельзя. Тут родился. Тут мама. Тут скамейка. Тут голуби, которым ты с детства крошки бросал, а теперь их пинают, потому что «место моё». А твоё — нигде. Только стоять рядом и думать, где ты так свернул не туда.
Свежие комментарии